Из воспоминаний Осоргина М.

... В Москве шел слух, что в командующих рядах нет полного согласия по части нашей высылки; называли тех, кто был за и кто был против. Плохо, что "за" был Троцкий. Вероятно, позже, когда высылали его самого, он был против этого! 

Таким образом, полоса паники уже прошла, а многих из нас даже поздравляли: "счастливые, за границу поедете!" И все же к зданию ГПУ, где я сидел дважды, и в "Корабле смерти", и в "Особом отделе", я подходил не без ощущения пустоты в груди. Но раньше меня туда привозили, теперь шел сам. И оказалось, что добровольно попасть в страшное здание не так просто! - Куда вы, товарищ, нельзя сюда! - Меня вызвали. - Предъявите пропуск! - Нет у меня пропуска, по телефону вызван. - Нельзя без пропуска, заворачивай. - Да мне к следователю. Все-таки пропустили в канцелярию. Но и здесь с полчаса отказывали. - Вам зачем туда? Скромно говорю: - Мне бы нужно арестоваться. - Без разрешения нельзя. -Как же мне быть ?-Исхлопочите разрешение Долго куда-то телефонировали, наконец, выдали бумажку - и молодой солдатик пропустил.. Допрашивали нас в нескольких комнатах несколько следователей. За исключением умного Решетова, все эти следователи были малограмотны, самоуверенны и ни о ком из нас не имели никакого представления; какой-то там товарищ Бердяев, да товарищ Кизеветтер, да Новиков Михаил ... Вы чем занимались? - Был ректором университета. - Вы что же, писатель? А чего вы пишете? - А вы, говорите, философ? А чем же занимаетесь? - Самый допрос был образцом канцелярской простоты и логики. Собственно допрашивать нас было не о чем - ни в чем мы не обвинялись. Я спросил Решетова: "Собственно, в чем мы обвиняемся?" - Он ответил: "Оставьте, товарищ, это не важно! Ни к чему задавать пустые вопросы". Другой следователь подвинул мне бумажку: - Вот распишитесь тут, что вам объявлено о задержании. - Нет! Этого я не подпишу. Мне сказал по телефону Решетов, что подушку можно не брать! - Да вы только подпишите, а там увидите, я вам дам другой документ. В другом документе просто сказано, что на основании моего допроса, (которого еще не было), я присужден к высылке за границу на три года. И статья какая-то проставлена. - Да какого допроса? Вы еще не допрашивали! - Это, товарищ, потом, а то там мы не успеваем. Вам-то ведь все равно. Затем третий "документ", в котором кратко сказано, что в случае согласия уехать на свой счет, освобождается с обязательством покинуть пределы РСФСР в пятидневный срок; в противном случае содержится в Особом отделе до высылки этапным порядком. - Вы как хотите уехать? Добровольно и на свой счет? - Я вообще никак не хочу. - Он изумился. - Ну как же это не хотеть за границу! А я вам советую добровольно, а то сидеть придется долго. Спорить не приходится: согласился добровольно.

Писали что-то еще. Все-таки в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: "нежелание примириться и работать с советской властью". Думаю, что по отношению к большинству это обвинение было неправильным и бессмысленным. Разве подчиниться - не значит примириться? Или разве кто-нибудь из этих людей науки и литературы думал тогда о заговоре против власти и борьбе с ней? Думали о количестве селедок в академическом пайке! Непримирение внутреннее? Но тогда почему из ста миллионов выслали только пятьдесят человек? Нежелание работать? Работали все, кто как умел и что мог: но желать работать с властью, - для меня лично было достаточно опыта Комитета помощи голодающим, призванного властью для срочной совместной работы; это случайно не кончилось расстрелом. Одним словом, - ехать, так ехать, раз требуется немедленно сделать это добровольно. В общем с нами поступили относительно вежливо, могло быть хуже. Лев Троцкий в интервью с иностранным корреспондентом выразился так: "Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно". Опять -без ручательства за точность фразы тогдашнего диктатора, позже высланного, хотя и были поводы его расстрелять. Но легко сказать - ехать. А виза? А паспорт? А транспорт? А иностранная валюта?

Это тянулось больше месяца. Всесильное ГПУ оказалось бессильным помочь нашему "добровольному" выезду за пределы Родины. Германия отказала в вынужденных визах, но обещала немедленно предоставить их по нашей личной просьбе. И вот нам, высылаемым, было предложено сорганизовать деловую группу с председателем, канцелярией, делегатами. Собирались, заседали, обсуждали, действовали. С предупредительностью (иначе - как вышлешь?) был предоставлен автомобиль нашему представителю, по его заявлению выдавали бумаги и документы, меняли в банке рубли на иностранную валюту, заготовляли красные паспорта для высылаемых и сопровождающих их родных. Среди нас были люди со старыми связями в деловом мире, только они могли добиться отдельного вагона в Петербурге, причем ГПУ просило прихватить его наблюдателя, для которого не оказалось проездного билета; наблюдателя устроили в соседнем вагоне. В Петербурге сняли отель, кое-как успели заарендовать все классные места на уходящем в Штетин немецком пароходе. Все это было очень сложно, и советская машина по тем временам не была приспособлена к таким предприятиям. Боясь, что всю эту сложность заменят простой нашей "ликвидацией", мы торопились и ждали дня отъезда; а пока приходилось как-то жить, добывать съестные припасы, продавать свое имущество, чтобы было с чем приехать в  Германию. Многие хлопотали, чтобы их оставили в РСФСР, но добились этого только единицы.

Я обязал себя описывать все это в "мягких тонах" - и исполняю. Но все же добавьте к этому, что люди разрушали свой быт, прощались со своими библиотеками, со всем, что долгие годы служило им для работы, без чего как-то и не мыслилось продолжение умственной деятельности, с кругом близких и единомышленников, с Россией. Для многих отъезд был настоящей трагедией, - никакая Европа их манить к себе не могла; вся их жизнь и работа были связаны с Россией связью единственной и нерушимой отдельно от цели существования. Все это в мягких тонах не выскажешь - и я пропускаю. Но в менее "мягком тоне" я хочу вспомнить о последнем заседании Союза писателей за день-два до нашего отъезда. Значительная часть высылавшихся состояла в Союзе, четверо были членами правления. Конечно, наша высылка вызвала большое волнение и общее сочувствие, и, конечно, она вызвала также и малодушие - страх каждого за себя. Уезжавшие хлопотали по своим делам, и на очередное заседание из них явился только я, так как должен был быть председателем. Были мелкие дела - мы их скоро решили. На повестку ближайшего заседания поставили вопрос о замещении выбывших членов правления, в частности, двух товарищей председателя (Н. Бердяева и меня; председатель, Б.Зайцев, был раньше отпущен за границу). Закрывая заседание правления, я думал: сейчас кто-нибудь встанет и предложит поблагодарить меня и поручить мне передать последний привет от правления отъезжающим! Пять лет общей работы, почти в неизменявшемся составе, всегда дружной и всегда независимой! Демонстраций не нужно. Союз должно беречь, - но так, на одну секунду, маленькая растроганность все-таки ужасно нужна и мне и, я думаю, всем! Страшного ничего нет - одна семья!

Затем мы встали, отодвинули стулья. Помню, что я стряхнул с рукава пепел папиросы. Потом кто-то протянул: "н-да!" Затем один или двое вышли, а за ними медленно вышел и я, ничего не услыхав вдогонку. В передней я поспешил первым надеть пальто. Впрочем, мы раньше прощались - у меня, у других, даже с застольными речами. Да и можно ли сомневаться в добрых чувствах старых друзей? 

Осоргин М. А. Времена. Париж, 1955. С. 180-185.

Даты: 1955
Источник: История России. 1917 - 1940. Хрестоматия / Сост. В.А. Мазур и др.; под редакцией М.Е. Главацкого. Екатеринбург, 1993
Опубликовано в INTERNET: 2001, октябрь